я давно ничего не писал
* * *
я давно ничего не писал
но решился
попробовать снова
про солнце
которое снимает
собственную кожу
и плачет
как луковица под ножом
солнечными слезами
я давно хотел написать
про счастье
и вот я снова попытался
* * *
На реснице крапива зрачка – это свидание,
звук сердолика. Запястья твоих запятых
увиты люцерной. Почему ты в ответ на орфизм
рисуешь кузнечика – рождение смерти?
И зачем ты под кожей прозрачной слезы
прячешь свои запятые? Пустого зрачка
эвфемизмы. Пропитания ради – ладони твои,
Эвридика, сверчком к корнеплоду прибиты
* * *
что позволит себе эта осень
дотянуться рукой до весны
что позволит дорога – попросишь
ночь научит работать тебя за двоих
в тело господа мы завернёмся
по отцу фронтовые друзья
разлучённые семечком солнца
на голодный желудок асфальт
в теле господа лишнее слово
дотянуться рукой нету сил
замолчавший огонь в чистом поле
солнце прячет еду на троих
* * *
когда живёшь
в мелатониновой столице
то пишешь простые стихи про любовь –
минус один чьих-то слёз
что они не твои
* * *
лена долгопят владеет личной
электричкой – скорость её выше
скорости света, чтобы
путешествовать через
кротовую нору в соседнюю
галактику – мосферату
где снятые головы из немого
кино размером с планеты
и звёзды
разговаривают
на билирубиновом
языке наших анти-потомков
вода купается в море
а венера умирает от нескончаемой
изжоги у спутника собаки
и все детективы
носят плащи
из тёмной материи сюжетов
лена собирает молекулы
в долгие пятна вленими
чтобы эти каракули
расшифровать в рассказы
на обратном пути из гц
кузея мимино к собственному
дому – 56°04’25.2»N 37°55’48.7»E
* * *
Развязан яичный шнурок. Камни
мечут икру. Буквы
двигают горы песка и воды, грудью футболки
окрашены. Для чего
в финале оправданный
звук неба с молоком – ищет своё
рождение. В наброске неразборчивых гениталий
хлопки́ хохота. Пепельный крик в мешке,
луком набитый – мы движемся
навстречу чесночной тоске.
Закопанная пыльца цветов. Вплоть до. Аллитерации
играют роли бликов. И ты
готова поставить финальную точку. Под присмотром
расставленных запятых.
* * *
собаки будут вилять хвостом
висеть на хвосте, валяться и отлынивать от лая
а мышиные хвостики, помнишь? мы читали взахлёб
думали, лето: овечьи одуванчики собирать
траву убаюкивать, вплетать её в голые спины
и солнце было нам по зубам
мы целовали: щетину и щёки, и удивительно было
как праздно возможно жить
один нескончаемый день
и не гоняться за целой неделей
что и говорить, она к своим рукам нас прибирает
мы делаемся пепел на висках
и сигаретный пепел
вот и псы собачьи хвосты растеряли
один виляет за всех, просит миску на всех
или так говорит: сходите до леса
до слёз из ручья, где пробивается из песка
что раньше нельзя было сказать
такое обычное дело природы
где там человеку, всё молчком, всё запечатано
а вот бы мы взяли и прицепили, что в зеркале нашли
привычки, обычаи, злобу, обратную связь и я не знаю
и пустили гулять на поводке
в минус один падает лёгкий снег на лёгкую землю
* * *
где за тёмными плотными шторами
неодолимо тянет целовать
румяные щёки солнца
* * *
Сплетение лба и сутулой луны – это ангел
снимает немое кино. Зёрнами сахара
Офелия вычитает собственный взгляд.
Мотыльком на закате
ангел рисует слова – интертитры картины,
снятой в безмолвии и темноте – в хрустальной
ладони зрачка. И сгоревший вместо огня
белый всадник пронзает грудь персонажа.
В кинозал лунный свет проникает.
Из чёрного черепа
сизой ослицы собака лакает
молоко циферблата. Офелия, чаще себя,
или за кадром,
слова пересказывают молчание глаза?
