СПЕЦХРАН
В публичной библиотеке большого города Н. разыгрался вот какой драматический эпизод, хотя и с благополучной развязкой. Директор библиотеки, — это была знакомая мне Вера Степановна М., к тому времени уже носившая Знак Учета, получила предложение создать спецхран и выделить туда соответствующую этому литературу. Она создала бригаду для выделения и сама проруководила, и заперла это дело на замок.
Однако, следовало назначить хранителя, поскольку это было хранилище. Но, разумеется, посадить туда того, другого или третьего работника было невозможно, так как там создалась атмосфера не только не здоровая, но и просто опасная для ума каждого грамотного человека. Как будто нарочно там на полках стояли рядом Шпенглер, Шницлер, Шопенгауэр и примкнувший к ним Шутилов и т. д., и т. п.
Поэтому было решено найти работника неграмотного, чтобы все это его никак не коснулось. Но в том-то и дело, что найти неграмотного работника при всеобщей поголовной грамотности было делом невероятным. После долгих консультаций с домработницей министра просвещения Л. самая шустрая сотрудница библиотеки была откомандирована на периферию. И вот она, выполнив задание, вернулась и привезла старую бабку, которую отыскала где-то на пасеке в далеких горах Алтая. Бабка, воспитанная и взращенная исключительно на пчелином меду, сохранила всю чистоту и нетронутость простой природы и после получасового разговора с ней директорша Вера Степановна положительно убедилась, что ей не страшны никакие подвохи и соблазны спецхрана, будь то хоть Шницлер, хоть Шпенглер, хоть кто. И вот бабка была посажена на работу и проводила время в помещении спецхрана, не тревожимая никем, изготовляя там зимой варежки на продажу на барахолке,, которую осуществляла по воскресеньям самолично, а летом либо дремля, либо, может быть, мечтая о медвяном запахе алтайских лугов.
Впрочем, точно это было неизвестно, так как никто не имел, естественно, права на вход в спецхран и даже близкого общения с этой в какой-то мере зачумленной бабкой. Имела право только сама директорша, но и она не переступала порога, а в случае необходимости вела с бабкой деловые разговоры, стоя за порогом по сю сторону. Таким образом, все установилось и приобрело точные очертания, формы и контуры.
И вдруг разразилось событие или, вернее, целый ряд событий, который все нарушил и всё перевернул. Впрочем, как было заявлено с самого начала, развязка оказалась в общем благополучной. Неожиданной, но благополучной.
Однажды к зданию библиотеки подъехала машина «Обь» и из нее вышел человек. Пройдя в кабинет директорши, он оказался крупным и прибывшим издалека научным работником, готовящимся к защите докторской диссертации на такую сложную тему о методологии и социально типического в структурах кооперативных организаций или как- то еще иначе, что директорша, женщина решительная и к тому времени носившая уже ежедневно Знак Учета, все-такии не могла высказать ему ничего ободряющего по его работе, а только молча качала головой, выражая согласие и сочувствие.
Научный работник предъявил при этом категорическую рекомендацию допустить его в спецхран библиотеки и предоставить ему все хранящиеся там учебные пособия. При этом научный работник вынул список, где были обозначены необходимые ему издания, и протянул его директорше с тем, чтобы ему доставили их для работы на дому.
Директорша заметалась. Сама она никак не хотела входить в спецхран и тем более пускать туда не тронутых ничем таким сотрудников. Бабка же, как известно, в своей невинности никак не могла ни найти указанных пособий, ни даже прочесть их названия, крупно написанные на врученном директорше листке. Директорша, конечно, ринулась по направлению к спецхрану, демонстрируя свою готовность служить отечественной науке, однако не знала, что делать.
Тут, проходя мимо уборной в полуподвальном этаже, за которой в самой глубине коридора, занятого стеллажами, и находился спецхран, ее вдруг осенила мысль или, что ли, план, который она, женщина, как уже сказано, решительная, тут же на ходу и стала выполнять. А именно кликнула своих подвернувшихся на этот случай сотрудниц, трех девочек, имена которых в последующей суете позабылись, и одну даму, недавно приехавшую откуда-то из Монако, не то из Марокко и ведавшую иностранным отделом, который помещался тут же рядом в этом полуподвальном этаже.
Сотрудницы тотчас сбежались. Все вместе они подошли к двери спецхрана, за которой скрывалась бабка, и стали стучать. Удивленная бабка предстала за порогом.
— Берите ее! — сказала директорша.
Бабку взяли… Надо сказать, что все дальнейшие события носят несколько психологический характер и вряд ли могут быть понятны досужим читателям без учета личных особенностей и административного темперамента директорши Клавдии Степановны. Прежде всего, считая твердость линии главным моментом в вопросах руководства, она требовала неукоснительного исполнения своих приказов. Во-вторых, как человек в полном смысле ответственный, подводила под всякое неисполнение натуральную идейную базу. В-третьих, как всякий боевитый администратор, не любила лишних объяснений.
— Прячьте ее, — сказала директорша и побежала наверх к гостю. Бабку же, которую взяли, оставила в руках у трех сотрудниц и полуподвальной дамы из Бенилюкса.
Девочки, очень растерянные, крепко держали пойманную бабку, а перепуганная и без того дама по имени Варвара Львовна кричала им:
— Да прячьте же ее, прячьте!
— Куда? — спросили девочки.
Варвара Львовна, подавленная свалившейся на нее ответственностью и не привыкшая там, у себя в Бенефиксе, к решительным действиям, беспомощно оглянулась и сказала:
— Сюда.
Справа, в одном из стеллажей имелось незанятое место, куда на глаз при имевшей место некоторой темноте полуподвального коридора действительно можно было за-сунуть не очень плотного человека. Бабка же, правда, созревшая на алтайском меду, отличалась суховатым и хрупким телосложением. Девочки подхватили бабку и засунули ее в стеллаж. Потом одна из них указала на собрание сочинений Анри Сарагона, находившееся выше. Все три девочки быстро заставили бабку пятьюдесятью тремя томами сочинений этого выдающего поэта, совершенно не беспокоясь о его перемещении, так как в библиотеке было пять полных сочинений Анри Сарагона. Два в читальном зале, одно в межбибе, одно в подручной и одно в кабинете директорши. Это же, шестое, болталось здесь за неимением другого места и было использовано очень кстати.
Таким образом, бабка была действительно надежно спрятана, хотя и не понимала за что.
Между тем директорша появилась с важным гостем. Ведя его, она говорила, уже успевши даже узнать его имя и отчество:
— Вы извините, Лука Фомич, но вы сориентируетесь сами, так как наша сотрудница, ведающая этим отделом, как раз только что, может быть, от мигрени, почувствовала себя неважно, и ее отправили для исследования в поликлинику научных работников, а, разумеется, никто из других сотрудников в этот отдел допуска не имеет… Пожалуйста, — и директорша, открывши дверь спецхрана, пропустила туда гостя, передавая ему при этом его шпаргалку.
Гость перешагнул порог со шпаргалкой в руке и задумчиво остановился, оглядываясь вокруг сквозь очки в какой-то тонкой и чрезвычайно ценной металлической оправе. Директорша же, стоя за порогом, делала ему ободряющие жесты. Он ступил еще два шага и опять остановился.
В этот момент за спиной директорши почувствовался какой-то настороженный шорох, какое-то нестройное движение или, может быть, переминание с ноги на ногу. Она оглянулась. Четыре сотрудницы стояли у полки с Анри Сарагоном и расширенными глазами глядели на переплеты полного собрания сочинений этого крупного прозаика.
Три или четыре тома, составленные, кстати, в полном беспорядке, кажется, четвертый, семнадцатый, пятьдесят второй и шестьдесят третий как-то неестественно двигались. Вообще всякое самовольное движение литературы на библиотечной полке — вещь достаточно ненормальная. Но эти четыре тома двигались особенно странно и неестественно.
Директорша, уступая обычному импульсу, хотела разразиться во весь голос административным криком, но оглянулась на спецхран и смолчала.
— Что это такое? — спросила она шипящим шепотом.
Вдруг книжки перестали шевелиться. Воцарилась полная тишина. Сотрудницы вздрогнули и бросились к полке стеллажа. Все семьдесят три тома полного собрания поэтических сочинений Анри Сарагона в красных ледериновых переплетах стояли совершенно неподвижно.
Казалось бы, ничего в таком их состоянии не должно было бы внушать опытным библиотечным работникам никаких неприятных недоумений. Однако на деле было не так. Совершенная неподвижность книг привела в трепет не только четырех вполне осведомленных сотрудниц, но и едва только смутно предчувствующую что-то неладное директоршу.
Наиболее нервная из трех девочек кинулась к Сарагону и стала его выдергивать. Увы, за ним стояла грозная тишина.
Чтобы скорей покончить с этой тяжелой сценой, упомянем, что бабка за короткий срок своего пребывания на стеллаже успела неожиданно и совершенно умереть. Отчего это случилось, неизвестно. Может быть, просто от старости. Или от спертой атмосферы. Или от непривычного на работе горизонтального положения, которое, так сказать, само по себе в какой-то мере располагало к вышеозначенному. Но так или иначе — факт произошел. Директорша всплеснула руками, не находя слов. Метнувши взгляд на осиротевший спецхран, она отметила, что высокий гость стоит все в той же задумчивой позе, держа на отлете в левой руке свою запись и как бы чего-то ожидая. Она рванулась было к порогу, но тут до нее дошел весь ужас случившегося.
— На тебе! — сказала директорша, — подкосили. И стала ломать руки. Мысленно она прекрасно понимала, что найти вторую неграмотную бабку при упомянутой поголовной ликвидации неграмотности было бы равносильно чуду.
Вот тут-то и наступает момент для неожиданной, но благополучной развязки, впрочем, вообще-то вполне предуказанной всеми теми естественными требованиями, которые справедливо предъявляются равно и к литературе, как и к другим искусствам, включая прикладные и тому подобные. Эта развязка сообщает данному рассказу именно то звучание, которое гармонирует с общей приподнятостью в его направленности, резко отметая ущербные, пессимистические, а также колеблющиеся платформы, чуждые поступательным шагам, и т. д., и т. п. Да, и важно отметить, что это благополучное окончание произошло не в силу каких-то мистических поворотов, каковым было бы, например, внезапное оживление бабки. Бабка, согласно с законами живой материи, осталась мертва и была вскоре препровождена в клинику научных работников для соответствующих исследований. События же с молниеносной быстротой развернулись так.
Во время переполоха ученый гость стоял по-прежнему среди спецхрана, время от времени изменяя позу и безучастно поглядывая на свою шпаргалку, покрытую разнобразными надписями с наименованиями необходимой для его труда литературы. Два раза он пробовал обратить на себя внимание директорши, но она, обезумевшая от огорчения по поводу утраты почти незаменимого работника, даже на него махнула рукой. Наконец, несколько нахмурясь, он перешагнул порог и, тронув ее за плечо, настойчиво отвел в сторону. Директорша оторвалась от хлопот по укладке бабки на осоавиахимовские носилки и сердито отошла с ним в эту сторону. Он сказал ей:
— Вот что, дорогуша, время у меня не терпит. Тут, знаешь, — он щелкнул пальцем по шпаргалке, — все честь по чести, мой Лев записал, что к чему. Так ты уж, это, сама и двигай.
— Какой Лев? — сказала озадаченная директорша, вопросительно оглядывая гостя. Но тот, небрежно махнув рукой, отдал ей листки и добавил только: — Давай, давай!
Директорша посмотрела на листок, ровно крытый крупными буквами чьего-то почерка. Затем вскинула глаза на высокого гостя. Гость добродушно улыбался. Директорша глядела на него все как- то пытливее, все как-то глубже… Их глаза встретились, и гость снова снисходительно хмыкнул. Взгляд же директорши светлел и становился все более каким-то лучезарным.
— Так вы, Лука Фомич, не это… — она дрожащей рукой поколебала листок, — не занимаетесь?..
— И без того у меня хватает, — весело ответил Лука Фомич, — ты уж займись сама, дорогуша.
Директорша вспыхнула и, бросившись к гостю, обняла его.
— И что, совсем? — спросила она, замирая. — Нисколечко?
— Вот непоседа какая, — снисходительно сказал гость, — да говорят же тебе! Стал бы я тут с тобой чикаться.
— Так тебе ж у нас и бьть! — кричала директорша, продолжая быть тесно прильнувшей к гостю. — Так тебе ж и карты… И как доцент… И к тому же это… Ну, приди, приди! — И она все крепче обнимала высокого гостя.
— Что же не прийти… — улыбался Лука Фомич, — посмотрим…
— Так приди ж в мой кабинет, — сказала директорша каким-то полнозвучным торжественным голосом, — я тут сама пошурую.
И она уже готовилась вопреки обычным нормам перешагнуть порог спецхрана. А научный работник направился по коридору, разглядывая заинтересованным взглядом стеллажи и двери с надписями «Мужской туалет» и «Женский туалет». Директорша еще минуту любовалась им, но тут он вдруг повернул обратно и спросил ее шепотом:
— А где у вас тут, прошу прощения, мужской находится?
Директорша, у которой исчезла последняя тень сомнения, опять густо просияла и, взявши его за руку, довела до требуемого места.
— Здесь, дорогой! — сказала она, широко распахивая дверь.
Июнь 1962 г.
Записан 15—16 июля 1962 г.
