* * *
Я был не в курсе, что она на третьем курсе.
Она мне школьницей казалась озорной.
Она вела себя как будто в моём вкусе,
а мне язык показывала за спиной.
Я был художник поколения кубистов.
Мои друзья – Пикабия, Пикассо, Брак.
Я был замешан в расчлененьях и убийствах,
и вот теперь в её глазах я был дурак.
Что же мне делать, ах, эксперты, подскажите!
Пойти учиться на бакштейновский спецкурс?
Она живёт там в молодёжном общежитье,
а я седой и вот теперь совсем сопьюсь.
Она мне мило улыбаться будет в рожу,
а я всё буду адекватно понимать.
Как это трудно, унизительно, о Боже,
такую умную девчонку обнимать…
* * *
Владивосток, понимаешь, Мукден да Харбин.
Всё не так просто, Господи, трудно-то как!
Вот и скитаемся где-то, вот и скорбим.
Суд на земле, а адвокат в облаках.
В Иерусалиме по вирусологии был конгресс.
Те же проблемы, только другим языком.
Где дефицит иммунитета пролез –
всюду ущерб и всюду нарушен закон.
Где моя alma mater? – В Алма-Ате.
Эвакуация, знаешь, сума да тюрьма.
Я по большому секрету скажу тебе:
подозреваю, что теорема Ферма не верна.
Если бы это открылось – всему конец.
Что мы умеем? – только молоть языком.
Всюду проблемы. Какой-то зыбкий контекст,
где узелок ты вяжешь за узелком.
Вряд ли тебе это важно. И ты права.
Вон вернисажи, тусовки – весело как!
Есть у художника, скажешь, своя тропа?
Всё не так просто, Господи, если бы так!
* * *
Запылало – потухло.
Появилось – исчезло.
Возопило – затихло.
Возомнило – смирилось.
Иллюзорно – реально.
Справедливо – бесчестно.
В диссиденте лояльность.
В обскуранте терпимость.
Только старая яблоня
заскрипела от ветра.
Налетел слабый дождик
на увядшие клумбы.
Только ночь, только лампа.
Только рюмка портвейна.
Только печка – и что же ещё? –
Только звуки и буквы.
