ОХОТА
Негромкий напев вёсел надломился и стих. Одинокие, еле слышные голоса еще продолжали нашептывать что-то, подобно затихающему эху. Отблески огня скользили по поверхности воды. Поток увлекал лодки все дальше и дальше по все сужающемуся руслу: старинный мелодичный напев, лодки, а после безмолвие.
Это был мертвый сезон, однако церемония открытия проходила, как повелось испокон веков. Женщины и детвора еще долго оставались стоять на берегу, помахивая на прощание вслед удаляющимся лодкам. Последними остались извечные и неизменные в этой местности солнце, ветерок и вода. И лишь одинокая, всеми забытая корова продолжала обводить изумленным взглядом окутывавшую все кругом тишь.
Одна-единственная лодка, словно заблудившись, беспокойно кружила перед входом в залив, не решаясь пуститься в путь по узкому руслу. Наконец, и она: ее увлекало все дальше и дальше вниз по течению, в самое сердце жидковатой мглы.
— Хочешь не хочешь, — произнес рыбак, — ожиданием делу не поможешь. Судьба. Время отплывать подальше.
Он загреб веслами, заставив лодку встать по течению, становившемуся чем дальше, тем медленнее и спокойнее.
— Рыбы здесь нет. Теперь из-за нескольких злосчастных рыбешек приходится человеку тащиться до самого бесова логова.
Лодка плыла по течению, бороздя носом зеленоватые воды. Увесистые ветви деревьев сплетались, образовывая над головой прохладный навес. Янек вовсе не прислушивался к бормотанию рыбака. Овеваемый на протяжении многих дней горными ветрами и окутанный влажной мглой, он наконец задремал, усыпленный сладким ароматом мешков, которыми была нагружена лодка. Теперь он ощутил всю тяжесть собственного тела, увлекаемого потоком, ощутил, как дно лодки неудержимо притягивает его, тяжелого, как подмокший мешок.
Рыбак выругался и завел песню, словно был в лодке один. Этот путь был ему издавна знаком. Его отцы и деды испокон веков отплывали отсюда к далеким озерам. Немало небылиц было сложено об этом глубоком узком русле, поглотившем не одного рыбака: о камнях, скатывавшихся по склону, об обламывавшихся тяжелых ветвях, о зловещем водовороте…
— Куда? — спросил рыбак в поисках собеседника. — Куда надо-то тебе?
Янек силился приподняться. Голос рыбака доносился до него сквозь сон.
— На озера. Я заплачу, — ответил. Рыбак усмехнулся. Затем воды словно расступились и взору открылись щедро политые летним солнцем дали. Рыбак опустил весла. Несколько мгновений сидел не шевелясь, окутанный неподвижной тишью. Янек ощутил влажность рубахи и странное оцепенение, сковывавшее его члены. Последнее летнее солнце позолотило скошенные поля, запятнало ветви деревьев, показавшиеся вдруг невесомыми и иссушенными, словно поднимавшимися из самой почвы, ничем не объединенными. Янек больше не знал, кто он и кто такой этот рыбак, согласившийся взять его на озера.
— А там что станешь делать? — спросил рыбак, разрывая пополам копченую рыбу. Развалившийся в лодке во весь рост рыбак казался теперь слившимся с ней воедино. Колючки, торчавшие из его бороды, делали ее похожей на березовый ствол, отороченный невесомыми стружками коры.
— Не знаю пока, — ответил Янек и сразу же почувствовал, что оплошал. Издыхающая лошадь снова встала перед его глазами, обратившись физически ощутимой действительностью. Казалось, что остаток жизни все еще трепещет на ее теплой, влажной шкуре. Он снова встретился глазами с ее предсмертным взглядом, в котором светилась последняя, возможная лишь на исходе всего мудрость. Ему показалось, что все это лишь дрема, охватившая его самого, а заодно повалившая и лошадь. Он навострил уши. Покачивавшееся в люльке вод безмолвие донесло до его ноздрей запах гниющего сена.
— Лошадь издохла, — сказал Янек.
— Твоя, что ли, лошадь?
— Моя, по наследству досталась. Янек достал из котомки хлеб, а рыбак протянул ему кусок рыбы.
В покачивавшемся на волнах безмолвии вдруг возникла, словно спустилась с деревьев, стайка черных людей. Они тихо пересвистывались, но поймав на себе взгляд рыбака, пригнулись, склонив свои тоненькие щупальца. Видно, не ожидали, что повстречают в этакой глуши людей.
Глаза рыбака сузились, а густые брови насупились. Кровавая сетка сосудов выступила на белках его глаз. Он прикинул расстояние. Странныелюди широко распахнули глаза, которые, выйдя из орбит, наполнили собою их лбы. Прикинули расстояние и они.
— Проклятые, не достать, — разозлился рыбак. Затем он уставился на дно лодки, словно подыскивая некий пригодный для метания предмет. Голубело лето, ветер носил льняной пух, по траве метались тени деревьев. Янеку показалось, что эти тонкие, дрожащие тени, как и те люди, стремятся зарыться поглубже в землю. Прозрачный дым поднялся над деревней, задержался на мгновение, словно дивясь собственному появлению, затем растаял.
— Устраиваются, — задумчиво произнес рыбак, не сводя с людей взгляда.
Так он просидел долго: не шевелясь, сосредоточившись настолько, что даже собравшиеся вокруг его глаз морщины посинели. Под его челюстью задергалась своевольная мышца, верный признак сосредотачивающихся сил. Была в их фигурах некая печальная прозрачность, прозрачность натянувшейся до предела кожи, сквозь которую подрагивают голубоватые вены. Не уродливы были, но и не красивы, словно птицы, полинявшие с приходом лета, после чего кожа их длинных, оголившихся шей начинала почему-то напоминать о ноже.
Тем временем прозрачность их тел постепенно улетучилась, сменившись поблескивающей на солнце защитной коркой. Вдруг они начали казаться коренастыми и тяжелыми. Взгляд рыбака стал оценивающим, как если бы он намеревался купить их. Смерив их взглядом крестьянина-покупателя, он заложил руки за спину. Янеку не пришло в голову, что мысли, проносившиеся в этот момент в мозгу рыбака, были мыслями охотника, сплетавшимися в единое целое в движении к тому пределу, за которым отпадает сама необходимость размышлять. Рыбак снова окинул их взором, лишенным ненависти. Он был спокоен, как бывают спокойны перед началом действий.
— Не выношу их, — сказал Янек. — Чего?
— Так.
— А я так подолгу могу на них глядеть.
— Я нет.
— По молодости, помнится, баловался охотой на евреев. На одном пойманном еврее можно было неплохо подзаработать. А я по молодости особливо денежки любил.
Рыбак снова бросил на них взгляд — взгляд опытного в обращении с животными крестьянина, питающего к своим питомцам даже симпатию до тех самых пор, пока они не становятся бесполезны.
— Не выношу их, — повторил Янек.
Рыбак не ответил. Молчание встало между ними стеной. Люди сбились в кучу в тени дерева. Теперь Янек наблюдал за их движениями. Их было много. Тени ветвей исполосовали их с ног до головы. Они походили на существ, прошедших длинный путь и снова готовящихся пуститься в дальнюю дорогу.
— Притомились, — пояснил рыбак. — Ох, будь они поближе, попытал бы я счастья. — Его губы растянулись в улыбке умудренного опытом старика, припасшего еще несколько неплохих уловок, которыми впору подивить молодых. Он скосил взгляд, в котором заулыбалось теперь исконное крестьянское любопытство. Страсть охоты словно улетучилась. Ласкающий, цепляющийся за мелочи взгляд свернулся теперь под его густыми бровями, как если бы он пытался определить их возраст. Однако он произнес:
— Ноги у них длиннющие под одеждой. Поэтому и скачут они, что твои блохи.
Взгляд рыбака смягчился, а любопытство, изучающее природу посредством ощущений, вернулось. Он словно намеревался тщательно ощупать их одежду и ноги, как делают крестьяне при покупке скота.
— Заметил, как они глазами своими рачьими двигают? Это они так прислушиваются.
Теперь они казались тоненькими, с распахнутыми огромными взглядами, будто вместившими в себя всю их сущность. Не сосредотачиваясь на объектах, их взгляды впитывали или вбирали в себя все окружающее. Казалось, продолжи они так глядеть, их тела превратились бы в ничто и только одни взоры остались бы, лишенные своих источников — глаз. Даже рыбак подпал под власть этих невообразимых глаз. Казалось, еще чуть-чуть и он попробует подозвать их свистом, точно домашних животных.
Непалящее солнце неподвижно стояло над головой. Неторопливо шелестела речная вода, сквозь которую было хорошо различимо песчаное речное дно. Рыбак глядел на них со спокойной симпатией.
Мысль о том, что в его жилах течет их кровь, вдруг испугала Янека, словно тайна небытия во всей своей полноте раскрылась ему во мгновение ока. Он вспомнил, будто сквозь какое-то толстое и вместе с тем прозрачное стекло, как мать нашептывала ему, какие это замечательные люди, как она скучает по ним и как непохожи они на здешних крестьян. В последние годы она почти не говорила о них. Отец распорядился: «Не упоминать в моем доме!» И покорная мать начала старательно скрывать свои мысли.
— Любопытно, как они, к примеру, сношаются, — подивился рыбак.
Он завершил трапезу. Спокойствие уступило место какой-то скрытой насмешке.
— Давненько я не охотился на евреев. Бывало, подкараулишь их зимой… А в последнее время до того прытки стали, меж пальцев проскальзывают. Чешуйчатые.
Рыбак не злился. Сейчас он походил на мастера, оценивающего опытным взглядом работу конкурента.
Они растянулись под деревьями и раскрыли чемоданы. Некоторые сняли свои черные пальто и белизна их рубах засияла на солнце. Казалось, что теперь страх оставил их. Они громко переговаривались, словно никто больше не наблюдал за ними.
Тайна существования этих растянувшихся теперь в тени деревьев существ была неведома Янеку, пожалуй, даже более, чем была неведома рыбаку. Однако сейчас они поведали ему тайну его собственной гибели. Всем им, в чьих жилах течет эта кровь, суждено умереть странной, лихой смертью. Отец пытался бороться с этой притаившейся внутри него гибелью.
Янек поднял глаза и поглядел на них. Из их обращенных к нему глаз неудержимым потоком хлынула печаль. На мгновение глаза Янека встретились с их скорбными взглядами. Он знал — только в них может найти убежище подобная скорбь, та самая, что на исходе всего. Она, подобно речным водам, поманила Янека к себе, но были они слишком далеки, поэтому и скорбь их лишь скользнула по его лицу, не проникая вглубь.
— Помню, был я еще мальчонкой, — начал рыбак. — Налетали они тогда на деревню стаями, торговали. Мы за ними бежим и камни кидаем. Они спины подставят и стонут, сдавленно так. Как-то раз до самого моста от них не отставали, а они, как до моста добежали, в крик. Плавать-то, видать, не умеют. Чудное племя.
Солнце клонилось к югу. Они поднялись, отряхнули свои траурные одежды, распрямили длинные ноги. Долго озирались в поисках направления, а найдя его, стали похожи на птиц, готовящихся подняться в воздух. Однако они продолжали стоять, как вкопанные.
— Обоняние у них развито, — сказал рыбак.
Мысль о том, что его отец и мать принадлежали к их стаям, не давала Янеку покоя. Он представлял, как силились они оторваться и как были вечно преследуемы. Картина вырисовывалась, становясь все отчетливей и рельефней.
— Разве не могут они измениться? Рыбак понял смысл вопроса и пояснил:
— В этой местности им не спрятаться. Мы их как облупленных знаем. Они пытаются, но и мы не лыком шиты, испокон веков ихнего брата знаем.
Вдруг какое-то новое выражение появилось на его старческом лице:
— Ты, сынок, поосторожнее с ними, хитры они, что твои лисы. Медведя, скажем, в клетку посадишь, на замок запрешь, и делов, а с лисой не тут-то было. Остерегаться их надо.
Благодарность отцу за то, что избавил его от этой доли, снова потревожила мелкое себялюбие Янека. Однако недолговременным было его блаженство. Он вспомнил, как крестьяне рассказывали друг другу о жидках, восставших на Господа, и о том, что близятся времена расплаты. Янек загрустил, ощутив все еще занесенную над собственной головой, в медленном таянии сумерек, длань судьбы. Проклятая тьма, волчья стая или безымянный изъян неизбежно настигнут его. Нет прощения восставшим на Господа, Бога отцов своих. И несмотря на то, что речи эти были слыханы им от тупых крестьян да легковерных рыбаков, теперь они зазвучали в его ушах пророчеством. На мгновение он вообразил, что и эта лодка, и эти сумерки есть не что иное, как замок, к которому он, Янек, неуклонно влеком гневом Господним.
— А ты не рыбак, пожалуй, — гадал старик.
— Почем знаешь? — очнулся Янек.
— По рукам. Рыбака, чай, и ночью по ладоням признаю. У рыбаков ладони шершавые, а ты, небось, кладовщиком на лесоповале.
— Кладовщиком.
— То-то и оно, сразу видать — не из наших.
После короткого молчания добавил, обращаясь к самому себе:
— Заплывет это, значит, рыбак за большие озера, а через много лет возьми да и вернись к нам, своего признаем, а то как же. Рыбаки, что далеко заплыли и поступили там на завод, все, как один, от тоски померли.
Янек почувствовал на себе их взгляды. Эти далекие растерянные взгляды теперь вцепились в него. Он сделал отчаянную попытку выкарабкаться. Предложи сейчас рыбак высадиться и разогнать их, он подчинился бы беспрекословно. Однако рыбак продолжал разглядывать их, словно в их позах ему раскрылось нечно новое, доселе невиданное:
— Молятся.
Янек, как и его отец, ненавидел их. Только вот бессильна, и потому печальна, была эта унаследованная им от отца ненависть.
Рыбак не сводил с них взгляда, словно с любопытством, смешанным со страстью охоты, выслеживал рыбью стаю.
Вечерело, воцарилось молчание. Рыбак готовил сеть, с поразительной ловкостью связывая и распутывая узлы. Вот уже неделю никакого улова. Ушла рыба. По деревне прошел слух, что по весне посоло-нела вода в озере.
Янек стоял незащищенный перед их взглядами. Молитва была окончена. Печаль плавала в их взорах, увлекая их в царство, что по ту сторону надежды. «Вымотались, верно, за день, — размышлял Янек. — Не взлететь им, не взлететь». Теперь он понимал, что и сам может перевоплотиться: одежда его почернеет, загар сойдет с лица и он пустится в странствия, навеки преследуемый крестьянами. А они, чья кровь течет в его жилах, не пожелают принять его в свою стаю.
Его потянуло к ним. Но он знал: попробуй он приблизиться хотя бы на шаг, они, подобно ночным птицам, вспорхнут, ища убежища в густых кронах деревьев.
Сумерки длились. Рыбак зарылся в сети, связывал, распутывал, поток безмолвия больше не интересовал его.
— Чем они по ночам занимаются? — спросил Янек.
— Возвращаются.
— Разве они взлететь могут?
— Иногда, — произнес рыбак с видом знатока. — Отец сказывал, что видал как-то раз двух таких на дереве, к стволу примерзли. Чудной ты, парень: евреев не видал, и деды тебе про них не сказывали.
— Сказывать сказывали, да немного.
Приближался вечер, теперь деревья отливали багрянцем. С гор потоком лился острый аромат прохлады. Они отряхнулись от скорби, встрепенулись, подобно тяжелым гусеницам, пытающимся освободиться из куколки. Все понапрасну, ноги их словно приросли к земле. Их глаза застилало теперь какое-то отупение; казалось, еще немного и они окончательно ослепнут.
— Поохотиться бы, — встрепенулся рыбак.
— Чего? — произнес Янек, незная, что говорит.
— А ты, небось, отродясь не видал, как на евреев охотятся.
Взгляд рыбака снова забился под густые, нависавшие на глаза брови. Это новое сосредоточение сопровождалось еле заметной улыбкой.
— А ну, подите сюда! — дружелюбно окликнул рыбак. — Соли у вас купить хочу!
Голос рыбака прорезал тишину. Они замерли, сбились в кучу и стали похожи на черный ком. Их глаза испуганно заметались на своих ниточках.
— Да идите же вы! Соли купить хочу! Плачу наличными!
Сначала казалось, что они намереваются двинуться вместе, но потом и среди них нашелся доброволец. Они начали рыться в чемоданах, то ли отыскивая, то ли припрятывая что-то.
— Ну, не хотите, дело ваше. Так я поплыл.
Один, долговязый, отделился от группы и начал ощупью приближаться к берегу. Он шел медленно, неся, словно флаг на древке, свое смертельно бледное лицо.
— Сколько тебе? — прокричал он. -Пуд!
— Нет у нас столько.
— Сколько есть-то?
— Четвертина.
— Мне б поболе.
— Нет у нас больше.
— А чего ж не припасли? Да и где она, ваша соль?
— Со мной.
— Так чего ж не подходишь?
— Бросай, и я тебе брошу.
— Чай, не веришь старому рыбаку?
Он сделал шаг. Рыбак начал рыться в заднем кармане в поисках монет.
— Бросай! — крикнул.
— Первым ты бросай.
— Сколько?
— Серебряный.
Рыбак выхватил нож и метнул. Промашки не было. Человек скорчипся и застонал. Его соплеменники бросились к нему и отработанными движениями оттащили подальше от берега. Рыбак выпрыгнул из лодки. Они отступили. По мере приближения рыбака отступление их становилось все организованнее. Сначала стоны раненого были еще слышны, но после и они стихли. Рыбак не отступался.
Повеяло запахом свежей крови, смешанным с запахом выщипанных перьев. Стоны раненого потонули в безмолвии, том самом, что на исходе всего. Тишина длилась недолго. Хищные ночные птицы, словно внезапно встрепенувшиеся ото сна, спустились, чтобы стать свидетелями и сообщниками расправы. Не обнаружив добычи, они закружились в воздухе, а их вопли наполнили его холодным запахом злоб-
ного разочарования. Казалось, они вот-вот вонзят в землю свои острые клювы.
— Видал? — сказал рыбак, вернувшись. — Не подсечешь вовремя, уйдут. Окружить их надо было.
Опустился вечер, колокола зазвонили в голове Янека. Тени разрастались, словно во сне. Стоны раненого сливались воедино со звоном колоколов. Тьма становилась непроглядной. Рыбак неистово загреб веслами, как если бы наверняка знал, что неудача будет преследовать его теперь до самого конца. После них не осталось ни единого брошенного чемодана. Не надо было цацкаться с ними, в охоту играть. Подкараулить их надо было. Каждому свое.
Вода почернела. Лодка скользила плавно, не поднимая брызг. В веслах не было больше никакой нужды.
Янек знал, что раскинувшая сети жидкая мгла неизбежно приведет его ко вратам иной мглы. И даже когда они плыли по воле течения, уносившего их к озерам, он все еще видел перед собой их бегающие глаза на ниточках и их самих, слишком прозрачных, чтобы быть реальностью. Одни лишь взоры, словно вся их сущность состредоточи-лась в этих лучистых взорах.
Из сборника «Берега реки», 1971
Перевод с иврита Лизы Чудновской «Зеркало» (Тель-Авив)
